Иоанна Хмелевская - ТТ, или Трудный труп [Покойник в прямом эфире]

— Ну спасибо, подруга! Если не обо мне, хоть о нашем сценарии подумай! Меня сразу за решётку посадят, и на чем я там писать буду?

— Телевидение организует тебе персональную камеру. С компьютером! На худой конец — с пишущей машинкой. И сотовый получишь, чтобы мы с тобой обсуждали возникшие по ходу версии.

Я быстренько прикинула все недостатки и достоинства развёртывающейся передо мной перспективы. С одной стороны, всем известно, как переполнены наши тюрьмы, и полиция не спешит пихать туда всяких сомнительных подозреваемых. С другой — прокуроры обожают сажать таких недотёп, как я, а не настоящих преступников, из-за которых ведь и обидеть могут вплоть до убийства. Честные же рохли ничем прокурору не опасны, а для отчёта сгодятся. Что я могу прокурору сделать? Напишу о нем? Да кто у нас считается с публикациями, печатное слово сейчас — не оружие, настоящего же оружия не имею. Эх, давно надо было купить на базаре у русских какой-никакой пистолет, хотя бы ТТ…

Вслух я ответила:

— Ну нет, подозреваемой стану лишь в случае крайней необходимости, а пока предпочла бы базироваться на Доминике, тем более что меня они могут сделать не просто подозреваемой, а копнуть глубже. Так что давай сообща подведём итоги. Итак, похоже, что трупов было два, причём в одном и том же гостиничном номере. Один был раньше, и меня никто не убедит в том, что это был ещё живой человек. А второй позже. У одного голова была размозжена пулей дум-дум… ведь именно в таких случаях с одной стороны — аккуратная эстетическая дырочка, а с другой сплошное месиво? Второго же задушили. Кстати, голыми руками или как?

— Вроде бы не голыми. Чем-то другим.

— Жаль.

— А тебе что?

— Пора бы знать: когда душат голыми руками, остаются следы, от которых преступнику потом не отвертеться. Или отпечатки пальцев, или следы зубов…

— Иоанна, замолчи, пожалуйста. У меня уже желудок к горлу подкатывает.

— Водвори его на место, — посоветовала я рассеянно. — Ладно, на нет и суда нет. И один из наших трупов был мёртвым уже в шесть вечера, второй же задушен позже, где-то около полуночи. Вскрытие покажет. И если первый куда-то исчез, раз при тебе говорили только о задушенном, меня очень интересует, что же сделали с тем, без головы, потому как я его знала.

Марта так и вскинулась:

— Серьёзно?! Ты об этом даже не намекнула.

— К слову не пришлось. Да и история такая глупая, что потом мы с тобой должны её продумать во всех подробностях. Знакома я с ним не была, но твёрдо знаю, что был замешан во всевозможные давнишние свинства, хвосты за которыми тянутся до наших дней. Ты о тех делах не можешь ничего знать, под стол ещё пешком ходила, так что сейчас мне пришлось бы тебе слишком долго все разъяснять, а время поджимает.

— Так он нам может пригодиться?

— Ни в коем случае, ведь это уже область политики, а я решительно отказываюсь…

— Тогда на кой хрен, если выражаться культурно, мне разъяснять то, что происходило в прежние годы?

— А на тот, что у меня нехорошее предчувствие, — грустно призналась я. — Труп в «Мариотте» может быть связан с давнишними делами, и без истории нам не обойтись.

И в этот момент, словно по заказу, позвонила Анита.

3

Мартусин Доминик был субъектом чрезвычайно бородатым, бритых мужчин она не любила. Знать-то я его знала, но плохо, больше понаслышке, лично общаться приходилось мало. Mapтуся заболела им как-то очень уж скоропалительно и безоглядно, и вот теперь я с удивлением подсчитала — полгода уже прошло, а то и целых три квартала. А кроме того, все время ошивался рядом некий Крысек, личность тихая и ненавязчивая, он постоянно маячил в интерьере, выдвигаясь на первый план в антрактах Мартиных увлечений. Мне он запомнился тем, что раньше никакой бороды у него не было, он её отрастил специально ради Марты, но даже этой жертвы Мартуся не оценила. Крысек, если я правильно запомнила, настаивал на прочном супружеском союзе, при одном упоминании которого Марта нервно вздрагивала. А ещё в моем сознании путался какой-то Бартек, о нем Марта упоминала довольно часто, хотя весьма туманно.

Меня удивляло отношение Марты к браку, ведь она мечтала иметь семью и детей, сколько раз говорила об этом. Её первый муж не выдержал испытания, она с ним развелась, но отношения к семейным ценностям не изменила. Тогда почему бы и не Крысек?

Вмешиваться в личные дела Мартуси не хотелось, однако я и без расспросов поняла, в чем дело. Крысек, очень симпатичный на вид и даже красивый мужчина, обладал двумя недостатками. Во-первых, считал, что место жены исключительно дома, при муже, кастрюлях и стиральной машине. А во-вторых, на него вдруг нападали приступы какого-то неимоверного раздражения и даже ярости, и тогда он себя не помнил, хотя обычно отличался нравом спокойным и покладистым. Правда, был он ещё и патологически ревнив.

По собственному жизненному опыту я прекрасно знала, чем оборачивается патологическая ревность для работающей женщины, и на Крысеке не настаивала.

С Домиником было намного сложнее. Всякий раз, как о нем заговаривала Марта, я старалась перевести разговор на другую тему и вообще по возможности не вмешиваться в их отношения, ведь Марта его обожала, я же напротив, так что моё мнение всегда было однозначно отрицательным. Причины? Даже если не говорить о том, что Доминик был женатым и отцом двух детей (правда, фактически они с женой пребывали в разводе, хотя и проживали в одной квартире вместе), существовало и другое соображение. Бабу-истеричку я как-нибудь ещё вынесу, но истерика-мужика — ни в жизнь! Доминик же был запрограммирован на истерическое восприятие всего окружающего мира, в том числе и своей работы, личных взаимоотношений с людьми и любовницами, себя самого и множества высосанных из пальца проблем, которые нормальному человеку никогда не придут в голову. Находясь в постели с любимой женщиной, этот тип вместо ожидаемых эротических эксцессов вдруг начинает плакаться: жизнь у него, видите ли, пропащая и вообще все так зыбко в этом мире. Или вспоминает своего покойного дядюшку, которому было предсказано, что тот умрёт от рака. Дядюшка и в самом деле помер, только не от рака. Просто так неудачно слетел с крыши своего дачного дома, когда залез туда чинить водосточную трубу. Какая нелёгкая понесла его в столь почтённом возрасте на крышу? А теперь непонятно, что Доминик оплакивает: то ли гибель дядюшки, то ли обманчивость предсказаний, то ли так и оставшуюся неисправной водосточную трубу?

Учитывая тот факт, что на зыбкость и непредсказуемость окружающего нас мира мы все равно не можем повлиять (и на обманчивость прорицаний и прогнозов погоды тоже), и с этим ничего уж не поделаешь, моя душа всегда яростно восставала против слезливого копания в столь удручающих проблемах. Лично я с Домиником и дня бы не выдержала. Да что там дня — часа!

К тому же из откровений Мартуси следовало, что Доминик лишь позволял себя любить, причём и то не всегда, только когда это ему было удобно. Марте приходилось в страшном напряжении ждать и ждать удобной минутки и всегда быть готовой, как юный пионер. Неизвестно было, когда такая минута придёт, неизвестно было, что от неё потребуется — проявление жгучей страсти любовницы или предоставление успокаивающей возможности выплакаться ей в жилетку. Хотя в данном случае вернее было бы сказать — выплакаться на груди или высморкаться в декольте. Короче, её роль сводилась к роли жрицы, преклоняющейся перед божеством, чутко реагирующей на каждое мановение пальца обожаемого существа и с готовностью выполняющей любое желание кумира. Зная Марту, я недоумевала, ведь на роль покорной жрицы она годилась так же, как и на роль епископа Кентерберийского.

Чтобы закончить характеристику Доминика, следует ещё добавить, что с виду это был абсолютно нормальный человек, никто бы при общении с ним не заподозрил каких-либо патологических склонностей, а внутри — ну прямо пуп земли. А Марта должна была оборачивать этот пуп лебяжьим пухом.

И при всем этом Марта была несчастнейшим созданием. Сколько раз приходилось видеть её сердечные страдания на моем собственном диване! Я лишь диву давалась, с чего так человек мучается? Мои попытки добраться до её серых клеточек всегда оканчивались неудачно, рациональные доводы отскакивали, словно горох от стенки, взывание к разуму оставалось безответным. Нет, разум её действовал, ничего не скажу, но в человеке одно дело — разум, а другое — все остальное.

Так что в личном плане Доминика я не любила. В служебном он меня вполне устраивал.

Теперь о Бартеке. С ним я познакомилась ещё до того, как мы с Мартой задумали сериал. Он, Бартек, достался мне по наследству от кого-то из знакомых, когда у меня возникла потребность в хорошем графике. Бартек был отличным сценографом (художник-декоратор — основная его специальность), дизайнером и графиком. О его связях с телевидением я узнала позже, как раз от Марты, так что, когда Марта время от времени для собственного успокоения вспоминала о любящей душе Бартека, я по крайней мере понимала, о ком идёт речь.